Иногда очень полезно полазить по своей же стене в вк. Открываешь заново что-то в старых репостах.
***
В 1966 году инвестиционный аналитик Гарри Браун на рождество написал своей девятилетней дочери письмо, которое до сих пор цитируют. Он объяснил девочке, что ничего в этом мире — даже любовь — нельзя воспринимать, как данное.
"Привет, милая.
Сейчас рождество, и у меня обычная проблема — какой подарок тебе выбрать. Я знаю, что тебя радует — книжки, игры, платья. Но я очень себялюбив. Я хочу подарить тебе что-то такое, что останется с тобой дольше, чем на несколько дней или даже лет. Я хочу подарить тебе нечто, что будет напоминать тебе обо мне каждое рождество. И, знаешь, мне кажется я выбрал подарок. Я подарю тебе одну простую правду, которую мне пришлось усваивать много лет. Если ты поймёшь её сейчас, ты обогатишь свою жизнь сотнями разных способов и это оградит тебя от массы проблем в будущем.
Так вот: тебе никто ничего не должен.
Это значит, что никто не живёт для тебя, дитя моё. Потому что никто не является тобой. Каждый человек живёт для себя самого. Единственное, что он может почувствовать — это своё собственное счастье. Если ты поймёшь, что никто не должен организовывать тебе счастье, ты освободишься от ожидания невозможного.
Это значит, что никто не обязан тебя любить. Если кто-то тебя любит — значит в тебе есть что-то такое особенное, что делает его счастливым. Выясни, что это, постарайся сделать это сильнее, и тогда тебя будут любить ещё больше.
Когда люди что-то делают для тебя, это происходит только потому, что они сами хотят это сделать. Потому что в тебе есть что-то важное для них — что-то, что вызывает у них желание понравиться тебе. Но вовсе не потому, что они тебе должны. Если твои друзья хотят быть с тобой, это происходит не из чувства долга.
Никто не должен тебя уважать. И некоторые люди не будут к тебе добры. Но в тот момент, когда ты усвоишь, что никто не обязан делать тебе добро, и что кто-то может быть с тобой недобр, ты научишься таких людей избегать. Потому что ты им тоже ничего не должна.
Ещё раз: никто тебе ничего не должен.
Ты должна стать лучшей прежде всего для себя самой. Потому что если у тебя получится, другие люди захотят быть с тобой, захотят давать тебе разные штуки в обмен на то, что ты можешь им дать. А кто-то не захочет быть с тобой, и причины будут вообще не в тебе. Если такое случится — просто ищи другие отношения. Пусть чужая проблема не становится твоей.
В тот момент, когда ты поймёшь, что любовь и уважение окружающих надо заработать, ты уже не будешь ждать невозможного и ты не будешь разочарована. Другие не обязаны делиться с тобой собственностью, чувствами или мыслями. А уж если они это сделают — то только потому, что ты это заработала. И тогда ты сможешь гордиться любовью, которую ты заслужила и искренним уважением друзей. Но никогда нельзя принимать всё это как должное. Если ты это сделаешь — ты всех этих людей потеряешь. Они не "твои по праву". Добиваться их и "зарабатывать" их надо каждый день.
У меня как гора с плеч свалилась, когда я понял, что мне никто ничего не должен. Пока я думал, что мне причитается, я тратил ужасное количество усилий, физических и эмоциональных, чтобы получить своё. Но на самом деле никто не обязан мне хорошим поведением, уважением, дружбой, вежливостью или умом. И в тот момент, когда я это понял, я стал получать гораздо больше удовлетворения от всех своих отношений. Я сфокусировался на людях, которые хотят делать те вещи, которые мне от них нужны. И это послужило мне хорошую службу — с друзьями, партнёрами по бизнесу, возлюбленными, продавцами и незнакомцами. Я всё время помню, что я могу получить то, что мне нужно, только если войду в мир своего собеседника. Я должен понимать, как он думает, что считает важным, чего он в конце-концов хочет. Только так я могу получить от него что-то, что нужно мне. И только поняв человека, я могу сказать, нужно ли мне от него на самом деле что-то.
Не так просто суммировать в одном письме то, что мне удалось понять за много лет. Но может быть если ты будешь перечитывать это письмо каждое рождество, его смысл будет для тебя с каждым годом чуть ясней".
И два текста Полозковой. Захлебываюсь её словами снова и снова.
***
Радости взросления, Буса: отпадает изнурительная необходимость оправдываться за что бы то ни было; наконец-то позволяешь людям быть какими угодно, даже недовольными тобой; даже не переносящими тебя органически. Пусть их; у каждого своя оптика; в чей-то микроскоп ты червь, в чей-то телескоп ты Бог, в прицеле чьей-то винтовки ты главный враг - это ничего не значит, кроме того, что кто-то любит глядеть в микроскопы, кто-то - в телескопы, а кто-то - в прицелы; к тебе это отношения не имеет ни малейшего. Радости взросления, Бусинка - разрешить себе не доедать, когда уже сыт; даже вкусное; даже очень дорогое; даже то, чем угощают; свобода насытиться и отставить тарелку, и не терзаться, что вспомнишь еще этот день, когда есть будет нечего; не вспомнишь. Облегчение, Буса - больше не ревновать к младшим; не закусывать губу, мол, вот какова, девятнадцать лет, а уже главная роль в крутом кино - только жать руку мысленно: пашет девочка, а будет пахать еще яростнее: папарацци, премьеры на разных континентах, перелеты, сальности, цитаты, вырванные из контекста; что ж, удачи. Как и не хочется больше, Буса, смотреть на хорошо сохранившихся старших и говорить себе: "Тридцать шесть? Она красавица. У меня есть еще тринадцать лет". "Сорок пять? Она хороша; но это предел; у меня двадцать два года". У меня вся жизнь, Буса, и придется жить ее всю, и побывать в каждом возрасте; мы и так уже подзавязываем бухать, жрать на ночь и продолжительно пиздострадать - это скверно сказывается на состоянии кожи; плюс неплохая наследственность, Буса; меня не напугать больше - я смотрю в зеркало и вижу, как надо стричься, где через семь лет залягут первые морщины, что будет с носогубными складками, лбом, веками; я знаю, что мне максимум года четыре осталось просыпаться без похмелья и не спать по двое суток без последствий; что бассейн, массажист и психоаналитик, о да; и есть шансы, что на нас с Рыжей через двадцать лет будут смотреть и думать "Сколько им? Да у меня еще куча времени".
Радость, радость взросления, Буса: надоедает врать себе будто ты лучше, чем ты есть; это значительно утяжеляет чемоданы: ладно, подруга, ты что, реально будешь пользоваться этой маской для волос, этим скрабом для ног, будешь носить эти ненормальные каблуки? Тебе реально нужно такое ведро косметики, если ты неделями не красишь даже ресниц? Ну успокойся уже, оставь это. И книжку эту нобелевского лауреата какого-нибудь года оставь уже дома, ты не будешь ее читать, она же ясно, что для сложных натур. И ноут зачем таскать с собой везде? Чтобы показывать всем, как ты здорово умеешь его включать? Ты все равно работаешь по ночам, дома, на подоконнике, раз в пару недель от силы; возьми блокнотик и не выебывайся. Ок, ок, мы не семи пядей, не модельных пропорций, не самого приветливого нрава; к двадцати трем, Буса, можно не покупать книжек, в которых не понимаешь половины слов (а раньше - как же! просвещение!), не стесняться носить короткие платья с этими вот ногами, не отвечать людям, которым нечего сказать - а можешь себе представить, Бусинка, что творится у меня в инбоксах и мессенджерах, сколько там обижающихся, обойденных, неутомимых, здравствуйте-вера-и-еще-четыре-экрана - я, веришь, подыхала несколько лет от чувства вины - я не знаю, что же им всем отвечать, они же такие прекрасные люди, наверное, - а теперь простила себе их всех: я не ищу знакомств, я не даю повода, у меня чудовищно мало времени на разговоры ни о чем; и полегчало, Буса. Еще вот что хорошо - не надо больше питать иллюзий насчет собственной исключительности или незаменимости: брось ты сегодня что-то писать навсегда, никто не будет особенно долго горевать; что ни день, то новый веселый многословный блоггер в поисках благодарной аудитории; поэты, писатели, фотографы, гармонисты и балалаечники, Буса - отряд едва ли заметит потерю бойца. Я теперь не должна никому, кроме себя, и пропускаю мимо ушей любые упреки насчет "что-то вы стали тускнеть, матушка" - я отнюдь, мне просто интереснее стало писать письма и бумажные дневники; там можно с именами и матом, и не трястись потом наутро, что кто-то не тот это может прочесть. Больше не надо дружить со всем миром, Буса, нравиться всем, включать рубаху-парня; как-то больно много энергозатрат при очень сомнительных целях. Можно позволить себе роскошь молчать в компании едва знакомых людей весь вечер - раньше бы ты гарцевал, наливал бы озёра из рукава, танцевал цыганочку вокруг каждого, шутил бы и жёг напалмом, лишь бы только быть королевой вечера, признанной единогласно. Теперь выясняется, что близкие друзья твои совсем не за это тебя когда-то полюбили; а некоторые вовсе пережили немало трудных вечеров, когда ты не затыкался ни на минуту, не давал никому слова вставить и был в среднем на два тона громче всех присутствующих. Господи, облегчение какое, Буса. Все, Буса, мы завершили карьеру массовика-затейника, теперь можно наслаждаться шоу, которые устраивают новички.
Радости, радости взросления, Бусинка: больше не вскидываешься на улице на красивого человека - о, как я хочу быть им! как я хочу быть ею! Больше не ревнуешь вселенную к чужому хорошему тексту, хорошему фильму, хорошему голосу (я, я должна быть на месте автора! я должна быть на сцене!) - наоборот, Бусинка, вздыхаешь с облегчением - как круто, что это уже снято, написано и сыграно; я позанимаюсь чем-нибудь еще. Да, красивая девочка, вон та, грузинка, с тяжелыми, глянцевитыми роскошными волосами до плеч, что ложатся черными волнами, с бровями, со скулами, с тонкими лодыжками, с низким, обволакивающим, чуть сиплым голосом, ей так идут тесные джинсы, легкие туники, маленькие маечки, она так смеется невозможно, всеми зубами, чуть запрокидывая голову, густо, щедро - но зачем мне быть ею, Буса, у нее свои печали, она ссорится с деспотичным отцом, она зависит от грубого мужа, она не знает, чем на самом деле хочет заниматься - хорошо побыть ею полчаса, чтобы все ездили по тебе жадными взглядами; но проблемы я предпочитаю свои, и радости свои, и морду в зеркале тоже свою - она, может, не такой изысканной кисти, но за нее и ответственности меньше поэтому. Не хочется быть вот этим узким мальчиком в низких джинсах с цепью, в напульснике, в футболке швами наружу, чтобы ямочки, когда смеешься - всю жизнь доказывать бабам, что ты не просто лакомое мяско, а мыслящее, равное существо; беситься, когда сюсюкают; сатанеть, когда тридцатипятилетние тетки с лоснящимся декольте прихватывают за задницу в клубе, не спросив имени; зачем, Буса. Мне стало так нравиться быть собой, и только собой. Я наконец дочитала к себе инструкцию, представляешь. Меня тоже можно настроить так, чтобы я была как они. Только зачем вот.
Взросление, Буса; больше не хочется скорее вырасти. Носить строгое, говорить умное, претендовать на истинное и бессмертное; да ну и хуй бы с ним со всем, когда сидишь, скажем, в вечернем платье, босая на пришвартованной яхте в последний вечер в Одессе, в одной руке у тебя бутылка Асти Мартини, присланная доблестной одесской милицией, случайно забредшей на твое выступление, в другой туго скрученный джойнт, на коленях месячный щенок бобтейла, меховой, круглолапый, он спит и сопит во сне; на плечах у тебя куртка, принадлежащая кому-то, заботливо укрывшему, огни дрожат в воде, звезды, и ты влюблен опять, как глупый псих; зачем, зачем расти, бежать, зарабатывать себе сложное лицо и трудную судьбу, когда так круто сейчас, вот здесь - быть девочкой и собой. Лет в пятнадцать ты в каждый момент стремился показать, как чужды тебе все слабости, все общие места; ты говорил только про Бога и войну - а теперь гляди: ты юнее и глупее, чем тогда, и тебе отлично с этим. Взросление, Буса: перестаешь жаловаться и чувствовать обделённость, потому что чего сложного-то - пойди и возьми. Пойди и сам позвони. Пойди и сам добейся, вместо того, чтобы считать, сколько у других. Не хочется ни в суицид поиграть, ни в догонику, ни в сладчайшее из "никто-меня-не-любит" - так возьми задницу в горсть и влюби, и завоюй, и поговори по душам, и впрягись за кого-нибудь, чтобы потом впрягались за тебя. Так просто.
Отпала, Бусинка, любая потребность в кумирах: как можно было быть идиотом настолько, чтобы считать, будто людям нравится, когда ими восхищаются. Только очень некоторым, Буса; все прочие чувствуют себя исключительно глупо: стоят, переминаются с ноги на ногу, отводят глаза и мучительно подбирают слова для ответа. Восхищение - односторонний процесс, очень изнурительный для второй стороны: ты бы рад хлопнуть по плечу, сказать "да ладно", съязвить по-свойски и начать весело пиздеть про мужиков, но когда человек полчаса говорит "вы феномен, вы это понимаете" - можно только скучать и маяться, а потом, конечно, никогда не перезвонить. В пятнадцать лет я только и делала, что деятельно восхищалась людьми, Буса; мне теперь очень стыдно; им приходилось терпеть и мучиться. Не представляю, как это отключить в хороших и вменяемых с виду девочках и мальчиках, с которыми можно было бы легко дружить, если б они давали тебе хоть слово вставить в длинном монологе о том, как ты изменил их жизнь; но сама восхищаться перестала давно, а если и случается грешок, то только когда никто не видит. И стало лучше всем: если не говорить с людьми только о том, как Господь наградил ими человечество, можно успевать обсудить много важного и совершенно бессмысленного, но смешного. Выгода налицо.
***
И даже когда уже не будет сил, и у сердца перестанет хватать оперативной памяти, и аккумуляторы устанут перезаряжаться, а от количества имен и ников разовьется алексия – буквы откажутся складываться в слова и что-то значить, - и от мелькания лиц, рук и щек, подставленных для поцелуя, полопаются сосуды в глазах, а голоса и интонации забьются просто глухим далеким прибоем где-то вне сознания – даже тогда, за долю секунды до полной потери сигнала, за миллиметр до идеальной ровности зеленой линии электрокардиографа – из реальности, почти потерявшей контуры и формальное право существовать, вынырнет чье-то лицо, по обыкновению устремится куда-то в район ключиц, захлопает ладошками по спине и впечатает в мозг – ПРИВЕТ!!! Я ТАК СОСКУЧИЛАСЬ!!!
И из выпростанных, выпотрошенных, вывернутых недр отзовется – да, я тоже люблю тебя.
И это снова будет не конец.
Любить людей, indica, это такое же проклятие, как их животно ненавидеть: разница только в том, что во втором случае ты вечно обороняешься, а в первом всегда беззащитен. Ненавидя, ты знаешь, чего ждать в ответ – и можешь полагаться только на себя; любя, ты отдаешь свой меч в руки первому прохожему: он может посвятить тебя в рыцари, осторожно дотронувшись этим мечом до твоих плеч, может вернуть его тебе с поклоном, а может вогнать его тебе в горло по самый эфес. И это рулетка, моя солнце, и ставки все время растут.
И – выжатость, конечно, высосанность через сотни трубочек: чем больше любимых тобою, тем больше завернутых в коробочку лакомых кусочков себя ты ежедневно раздариваешь. Тем больше матричных проводов у тебя в теле – тех самых, что, сочно причмокивая, качают из себя драгоценные животворные токи.
Но если отсоединить их все – отечешь, распухнешь и лопнешь: все твои железы – с гиперфункцией, всех твоих соков – через край; так и задумано было – говорила же, проклятие.
Либо растащат на волокна, до клеточки, до хромосомки, - и облизнутся очаровательными кошачьими мордочками (позже поняв, что так никогда и не раскусили, не просмаковали, не переварили до конца) – либо перебродишь, отравишься собственной бесконечной, неизбывной любовью – и растрескаешься переспелой сливой, гния.
Как тебе выбор?
И на тысячное предательство, на миллионное подставление левой щеки, глядя, как, давясь, обжираются тобою распухшие до свиней любимые когда-то люди, - когда уже в горле забулькает, закипит – ненавижу, ненавижу, сто Хиросим на вас, чтобы до атомов, отпустите, оставьте – появишься ты, indica, и я скажу: Господи, какие руки невероятные, какие умные, спокойные, честные, безупречные руки – девочка, не уходи, просто полюбоваться позволь.
Одаривающих тебя собой в ответ – единицы. Только ближайшие, бескорыстные, неподдельные – и только этим и существуешь. В остальном же – неохотно, только как чаевыми – вежливые же люди, с чувством такта, в конце концов.
И еще реже – сами протягивают изысканные блюда из себя: бери, кушай, ничего от тебя не надо. Берешь и кушаешь. И себя всегда чуть-чуть оставляешь на чай.
И – приползти к тебе и сказать: доедают, солнце, помоги. И ты погладишь по макушке умными своими руками и скажешь – да, вот такие мы. Вкусные.
И хочется покопить для тебя сладости, пряности – и накормить. И рассказывать что-нибудь сидеть, пока ты кушаешь.
И устало улыбаться.
Комментариев нет:
Отправить комментарий